– По меньшей мере, должно быть, восемьдесят процентов населения.
– Один. Я. Первый и, совершенно очевидно, последний. Люди, которых ты видишь вокруг, Ро-арк, просто дураки. Они и понятия не имеют о том, что такое гражданские свободы. Это просто кучка коленопреклоненных республиканских фанатиков самого консервативного, крайне правого толка, таких, как наш друг Джейк.
– Неправда. Я хожу к Клоду по меньшей мере раз в неделю.
– И это дает тебе основания считать себя прогрессивным?
– Это дает мне основания считать себя радикалом.
– А мне почему-то кажется, что ты республиканец.
– Слушай, Люсьен, можешь говорить о моей жене, о моей матери, вообще о моих предках, но не смей называть меня республиканцем.
– Ты выглядишь как республиканец, – заметила Эллен.
– А он выглядит как демократ? – спросил Джейк, указывая на Люсьена.
– Ну конечно. Как только я увидела его, сразу же поняла, что Люсьен – демократ.
– Ну тогда я республиканец.
– Ага! Ага! – завопил Люсьен, сталкивая со стола на пол стакан, который тут же разбился. – Салли! Ро-арк, угадай, кто был третьим в Миссисипи белым, присоединившимся к Ассоциации борцов за права черных?
– Руфус Бакли, – подсказал Джейк.
– Я. Люсьен Уилбэнкс. В шестьдесят седьмом. Белые решили, что я сошел с ума.
– Вы только подумайте! – ужаснулся Джейк.
– Черные, или негры, как мы тогда их называли, естественно, подумали то же самое. Тогда, дьявол, все считали, что я рехнулся.
– Хоть кто-нибудь с той поры передумал? – поинтересовался Джейк.
– Заткнись, республиканец. Ро-арк, почему бы тебе не перебраться в Клэнтон, мы открыли бы с тобой юридическую фирму, которая занималась бы исключительно защитой гражданских свобод. Привози, черт побери, из Бостона своего старика – сделаем его партнером!
– Почему бы тебе самому не отправиться в Бостон? – спросил Джейк.
– Почему бы тебе самому не отправиться в преисподнюю?
– А как мы ее назовем? – Любопытство Эллен не знало границ.
– "Дурдом", – предложил Джейк.
– "Уилбэнкс, Ро энд Арк. Адвокаты".
– Причем ни у кого из вас нет лицензии, – добавил Джейк. Веки Люсьена совершенно отяжелели, голова непроизвольно качнулась вперед. Убиравшую со стола Салли он звучно хлопнул пониже спины.
– Это была дешевая острота, Джейк. – Голос его прозвучал серьезно.
– Ро-арк, – Джейк копировал Люсьена, – угадай, кто был последним адвокатом, навсегда лишенным лицензии по решению Верховного суда штата Миссисипи?
Очаровательно улыбнувшись обоим мужчинам, Эллен промолчала.
– Ро-арк, – громко обратился к ней Люсьен, – угадай, кто будет следующим в этом округе адвокатом, которого с позором изгонят из его офиса? – От хохота его массивное тело затряслось.
Джейк подмигнул Эллен.
Успокоившись, Люсьен перешел к более серьезным темам:
– Что за встречу ты назначил на завтрашний вечер?
– Хочу пройтись по списку жюри с тобой и кое с кем еще.
– Это с кем же?
– С Гарри Рексом, Стэном Эткавэйджем, может, подойдет еще один человек.
– Где?
– У меня в офисе в восемь. Никакого спиртного.
– Это мой офис, и если я захочу, то принесу целый ящик спиртного. Здание построено моим дедом, если ты позабыл.
– Помню.
– Ро-арк, давай напьемся.
– Спасибо, Люсьен, нет. Я в восторге от ужина и от беседы, но мне еще нужно возвращаться в Оксфорд.
Они встали, оставив Люсьена за столом в одиночестве. Вошедшее у Люсьена в привычку приглашение посидеть на крыльце Джейк отклонил. Эллен уехала, и он поплелся в свое временное обиталище – комнату, которую Люсьен отвел ему наверху. Джейк пообещал Карле не спать дома.
Сняв телефонную трубку, он позвонил жене. И Карла, и Ханна чувствовали себя превосходно. Волновались за него, но со здоровьем проблем не было. Про Бада Туитти Джейк не сказал жене ни слова.
Вереница школьных автобусов, ярко расписанных белой и красной или черной и зеленой красками, с нарисованными на бортах эмблемами церквей в среду, после обеда, медленно двигалась вокруг центральной площади Клэнтона. Всего автобусов было тридцать один, и в каждом сидели пожилые чернокожие леди и джентльмены, размахивавшие бумажными веерами или носовыми платками в безуспешной попытке заставить хоть чуть-чуть двигаться абсолютно неподвижный знойный воздух. Сделав три круга вокруг здания суда, головной автобус замер у почты, за ним остановились и другие. Сквозь их раскрытые дверцы люди торопились выбраться на улицу, спеша к возведенной на лужайке перед главным входом в суд невысокой трибуне, с которой выкрикивал что-то преподобный Олли Эйджи, раздавая налево и направо бело-голубые флажки с надписью «СВОБОДУ КАРЛУ ЛИ ХЕЙЛИ!».
Боковые улочки, выходившие на площадь, были забиты прибывавшими из разных мест автомобилями, стремившимися оказаться как можно ближе к зданию суда, но ввиду полной невозможности продвинуться вперед хотя бы на дюйм брошенными своими хозяевами где попало.
Сотни чернокожих торжественно шествовали по тротуарам в направлении площади. Они толпились на лужайке, дожидаясь, пока Олли вручит им флажок или какой-нибудь плакат. Затем в поисках тени они устраивались под ветвями дубов или магнолий, взмахами рук и восклицаниями приветствуя знакомых.
Продолжавшие подъезжать автобусы уже не могли въехать на площадь, теперь им приходилось останавливаться и высаживать своих пассажиров рядом с кафе.
Впервые в этом году столбик термометра поднялся выше стоградусной отметки, и было похоже, что останавливаться он не собирается. Небо не предлагало людям ни единого облачка для защиты от палящих лучей, в воздухе не ощущалось ни ветерка, отнесшего бы, может быть, в сторону невыносимую влажность. В тени мужские рубашки становились насквозь мокрыми и облепляли спину минут через пятнадцать, на солнце – через пять. Кое-кто из наиболее пожилых и слабых нашел себе убежище в здании суда.